Посвящение в канал.  Х.М.  102*91  1995  г.

    Картина рождалась в течение 8-ми часов. Это били незабываемые духовные переживания…
    Утро началось с того что, я проснулась с ощущением серебристого света в центре грудной клетки и огромным желанием выплеснуть его наружу. Как-то, сам собой начался процесс рисования. Первый попавшийся холст, хаотично выдавленные на палитру краски, в руках мастихин. И вот зазвучала музыка. Это была музыка сфер. Я не слышала какой-то определенной мелодии. Там не было звуков скрипки, органа, саксофона и прочих инструментов. Лился чудесный поток, который уносил мое сознание в бесконечность. Вне пространства и времени. Тело мое чуть покачивалось, и мастихин в руке повторял его движения на палитре, делая замес красок. Не было обычного состояния «творческого труда», как я это называю, которое предшествует написанию картины. Художники меня поймут, т.к. часто они называют это «муками творчества». Иногда бывает страшно, а вдруг не получится, а вдруг не хватит сил, а вдруг не пойдет, не «покатит», «не попрёт»?
Вобщем, бывает настроишься, подготовишься: этюды, эскизы, наброски, художественные материалы, уединение, хорошее здоровье…
    Казалось бы, учел все, а вдохновения нет. Удовлетворения картина не принесла. В лучшем случае «с глаз долой из сердца вон», а в худшем рваный холст и сломанные кисти. Так вот этого состояния, «творческого зуда», на этот раз не было. Не было и не одного замысла композиционного, и даже мысли о том, что же будет изображено на картине. А рука все месила и месила краски на палитре, пока они не превратились в «фузу», необыкновенного серебристого оттенка. В некоторых местах холодного, почти ледяного, а в некоторых местах теплого солнечного света. Не зная, что это будет, рука начала под музыку переносить эти нежные краски на холст. В центре работы вырисовалось самое светлое, почти светящееся место, к краям плавно переходя в серебристо-серую гамму. Мне казалось, что я танцевала. Это был не обычный танец в потоке света и цвета. Мастихин в моей руке повторял движения, и мазки ложились один за другим. Вдруг я ощутила запах и увидела очертание белой лилии (садовой, белой лилии). В хаотичных, казалось бы, мазках, начала вырисовываться канва картины. Кое-где мастихин, кое-где кисть, или мой палец касался холста, подчеркивая рисунок. Я стала различать небывалой красоты и свежести цветы, что источали тонкий аромат летнего утра. К этим запахам неожиданно стало подмешиваться дуновение речной прохлады, а точнее водопада, который начал появляться на «втором плане», сверкая тонкими струйками, местами превращаясь в пену. Вслед за водопадом, еще дальше, обозначились заснеженные вершины гор и кусочек прозрачного высокого неба…
    Затем, вернувшись снова к цветам (они как бы лежали на воде чудесным букетом), я нарисовала отражение. Это был «первый план». Но вот прозвучали последние аккорды, и с последними мазками в груди разлилось никогда более не переживаемое мной ощущение. Наверное, это был «духовный оргазм», грубо говоря. Но это нельзя сравнивать с плотскими ощущениями. Они слишком ничтожны и жалки. Ради подобного духовного переживания стоит жить и творить, и испытывать бесконечные «муки творчества». Но это было всего лишь раз в моей жизни. Я упала почти без чувств на диван, и друзья мои, войдя через несколько секунд, словно ждали за дверью, сказали мне, что я похожа на «выжатый лимон» или «жалкую старуху». Ну тут же забыли про меня и были поглощены обсуждением новой картины, которая произвела на них странное впечатление:
    -Профессионализма здесь мало, рисунок не четкий, сюжета нет, замысел не ясен, да и потом, позвольте, как можно писать «фузой»?! Повторяю их рассуждения.
    -Но пахнет цветами и от водопада веет прохладой. И какое-то странное, неописуемое словами ощущение возникает в груди. Легко и спокойно стало дышать…
    В себя я пришла только через несколько дней, после тяжелой болезни.